Скажите: «Люблю», пока дверь ещё не закрылась
В тот день мы опять поссорились с мужем из-за этих дурацких обоев.
Как сейчас помню, было двадцать первое сентября, Рождество Богородицы. Вадим причащался на ранней Литургии, потом перед работой зашёл домой. А я опаздывала с детьми на позднюю. Ничего не успевала, нервничала. А тут ещё эти обои на кухне. Кот продрал на них огромную дыру, на самом видном месте, и это дико меня раздражало.
Мы не раз договаривались, что поедем вместе в магазин, выберем новые, какие мне понравятся, чтобы потом не было вопросов. А мне было лень, недосуг, я хотела, чтобы он сделал все сам. Злилась. И постоянно припоминала ему эту дыру. Муж как всегда в то утро ответил мне:
– Давай уже поедем. Вот что тебе понравится, то и купим.
А я металась по квартире в поисках детских курток, шапок, жалела себя, винила всех вокруг и с тоской вспоминала свою беззаботную свободную молодость. Без серого быта и дыр на стене.
– Если я ещё и обоями буду заниматься, зачем мне вообще муж, – в сердцах «бросила» я, потрясая как всегда не вовремя обделанным Машиным памперсом… Муж молча пошёл к выходу. И тихо закрылась за ним входная дверь…
А вечером он пришёл с работы и лёг на диван:
– Что-то нездоровится…
Тридцать семь и пять, насморк, першит горло…
Я занимаюсь детьми, домом, готовкой и ропщу про себя:
– Тридцать семь и пять, а он лежит. А я даже поболеть по-человечески не могу.
Тридцать восемь… Тридцать восемь и пять… Муж не ест, только просит пить.
Ночами кричит Маша. У неё, наверное, лезут зубы. Я не сплю, жалею себя, завидую Вадиму, который спокойно «отдыхает» в соседней комнате и вспоминаю, как обидно мне было, когда он сказал то… Или это… И вообще, ему хорошо, он целыми днями на работе. А, я бедная, на разрыв. И дырка эта дурацкая на обоях. А у Люськи вон ремонт. Петровы в Испании. Жизнь моя, жестянка…
Утром у мужа почти тридцать девять. На шее вылез огромный лимфоузел.
Пришла врач, прописала антибиотики. Два дня пьёт и все хуже.
Приехала скорая, увезла в больницу.
– Всякое может быть, вы только не волнуйтесь.
Опять закрылась за ним входная дверь.
Тишина… Испуганно смотрят на меня дети:
– Мама, с папой все будет хорошо?
– Да, конечно.
Мне не до обоев. Мне страшно. Я стою у этой жуткой закрытой двери и по щекам текут слезы:
– Господи! Не оставь! Пусть все будет хорошо! Я так его люблю!
Но муж этого уже не слышит.
А потом начался ад. Я не писала об этом в интернете и не многим сказала. Не могла. Но новость все равно разлетелась. Мне звонили, писали, предлагали деньги, помощь и помогали. Но иногда мне хотелось швырнуть телефон об стену. Он разрывался, а я ждала только одного единственного звонка – ОТ НЕГО.
Каждый вопрос: «Как Вадим?» был ножом по сердцу. Люди хотели как лучше, а у меня внутри не было живого места. Но все равно, дорогие, спасибо вам. Если бы вас не было рядом, я бы не выдержала.
Капельницы, антибиотики, бесконечные анализы, пункция лимфоузла, удаление, биопсия, КТ, УЗИ всего, гастроскопия, колоноскопия, пункция костного мозга, консилиумы, совещания, какой-то известный профессор, задумчиво разводящий руками…
Мужу хуже… Температура ползёт все выше и его колотит так, что сотрясается кровать.
Я каждый день в больнице. Меня ненавидят все врачи. С детьми периодически сидят подруги. Но основной груз взвалила на себя наша старшая дочь, Варвара. Маленький, тринадцатилетний ребёнок, она стала моей опорой, моим тылом, моими костылями.
– Мама, будь с папой, я все сделаю, не волнуйся. С девочками я справлюсь…
Вадим через силу улыбается, бодрится и говорит, что все будет хорошо. Обязательно! Чтобы я не нервничала и больше отдыхала.
Были два дня, когда казалось, что он уходит у меня на глазах.
– Только не оставляй меня, – шептала я. – Я люблю тебя!
– Мы не знаем, что с ним, – говорили врачи. – Инфекция или онкология. Но анализы за инфекцию не говорят… Все под Богом ходим.
Онкология… На меня как будто упала бетонная плита.
Я вышла на улицу, села на асфальт, прислонилась к стене и завыла. Это был кошмарный сон. Хотелось проснуться, но сон все не заканчивался. Это не с нами, нет. Но это с нами!
Нельзя… Нельзя… Нужно собраться. Домой, к детям… Нет, сначала в Новоспасский к «Всецарице», потом – к Матроне.
– Ты где? – звонит наш друг Егор. – Возвращайся домой!
Наверное, боится, что я сойду с ума.
– Мама, я покормила девочек, не волнуйся, – звонит Варя. – Маша спит.
– Муж? – Спрашивает меня послушница за свечной лавкой.
– Муж.
– Все будет хорошо, вот увидишь, Матронушка поможет. Она всегда помогает.
Я рёву, уткнувшись в икону. Смотрю в закрытые глаза Матронушки. Мне кажется, что она плачет вместе со мной.
Я молюсь, ропщу, прошу прощения, виню себя, вижу все свои ошибки, гадкие дела, обещаю Богу исправиться, обещаю вообще ВСЕ! Лишь бы муж выздоровел… Иду в метро. Сажусь…
…Море… Какое же изумительное море. Пальмы, солнце. Какие-то яркие птицы. Цветы. Мы с Вадимом там. Нам хорошо. Мы смеёмся. Мы в раю. Он идёт купаться. Красивый, стройный. Заходит в воду. Дальше, дальше… Его уже не видно.
– Вадим! – Кричу я. – Вадим!
Его нет. Море стало чёрным. Солнце исчезло. Нет всей этой красоты. Темно…
– Вадиииим!
– Девушка, девушка! Вам плохо? Вы так стонали.
Я заснула и проехала свою станцию.
Хватаюсь за телефон:
– Ты жив?
– Ты чего? Конечно, жив!
Ночью четырехлетняя Тоня кричит и зовёт папу. Днём на каждый шорох бегает к двери и смотрит, не пришел ли он. Просится в деревню. Я обещаю. Но как я поеду без Вадима? Там все – его руками. Все им дышит. Я не смогу.
Какая-то девочка в храме сказала Соне: «У твоего папы рак». У дочки нервный срыв, поднялась температура. Два дня не ходим в школу.
Шестилетняя Дуня собралась навсегда в монастырь – молиться за папу, и чтобы у нас все было хорошо. А пока она сама научилась кормить Машу.
Маленькая Машенька, которая с рождения спала отдельно в кроватке, с того первого дня, как увезли мужа, просится ночами ко мне. Как чувствует. Жалеет. Греет меня своим солнечным бочком. И мне чуть легче.
Каждые пять минут звоню в больницу.
– Лучше?
– Нет.
– Но хотя бы не хуже?…
На стуле его рубашка. Как же меня раздражали эти его рубашки на стуле. Беру, прижимаю к лицу. Его запах. Такой родной. Хочу убрать в шкаф. Нет, пусть висит здесь. Как будто он дома.
Встречаю его из наркоза после операции и больше всего боюсь, что он не проснётся. Вечером с детьми мы читаем канон «Богородице».
Звонит Вадим:
– Температура немного спала.
Слава Богу!
А потом опять полезла вверх.
Девять вечера… Какой-то врач посоветовал мужу поменять антибиотик. Но его надо покупать самим, он дорогой, есть не везде и только по рецепту.
В двадцать два тридцать я уже «ломлюсь» в больницу с этим антибиотиком. Как я его взяла без рецепта – не важно. Врач улыбнулся, строгая медсестра впервые назвала меня на «ты» и сказала что-то успокоительное.
Уходя, я прочитала на двери ординаторской: «Вадим Прищепа. Тяжелый. Реанимационной бригаде быть готовой».
Бетонная плита стала тяжелее…
Я разбегаюсь и бьюсь в закрытую дверь
Суббота… Весь храм во главе с батюшками молятся о здравии болящего Вадима. А я даже не могу войти внутрь. Вижу алтарников и начинаю реветь. Там сейчас должен быть мой Вадим. Мой, мой Вадим! Почему они здесь, а его нет???
– Как твой-то? – спрашивает меня на выходе лежащая на траве пьяная бомжичка Наташка. – Мы все молимся.
– Все… Все молимся! – важно кивают ее «коллеги». – Ты ему передай, чтобы он не того… Чтобы уххх!!!!…
И, не выдержав эмоций, один из бомжиков упал навзничь и захрапел.
Воскресенье… После Литургии наш друг алтарник Влад вызвался съездить со мной и девчонками к Спиридону Тримифунтскому. Прошли быстро, приложились.
– Помоги, не оставь, сотвори чудо! – молча «кричу» я.
Какой-то грек, который приехал с Корфу с мощами, взял меня за плечи и, глядя в глаза, улыбнулся. Наверное, понял.
Потом мы отправились вместе с детьми в больницу. Нас пустили…
Что ещё было?… Я плохо помню.
Все как в тумане, как будто не со мной. Какой-то странный, чужой мир вокруг. Все куда-то бегут, смеются, целуются, ругаются. Зачем? Для чего? Это все проходит мимо меня, а я как будто стою на месте и смотрю кино. И ничего не понимаю.
Сейчас моя жизнь – это слезы, страх, надежда, отчаяние, вера. Передо мной закрытая дверь. А за ней мой муж. Я разбегаюсь, бьюсь в эту дверь, падаю, встаю, и опять разбегаюсь. Она должна открыться! Должна! Тогда я схвачу его, прижму к себе, скажу как я его люблю и никуда больше не отпущу…
– Лена, мне лучше… Тридцать восемь и три…
Я готова расцеловать эти цифры.
– Я сегодня весь день ходил по коридору… Тридцать семь и два…
– Тридцать шесть и девять…
Родной!
Мне кажется, я, наконец, могу дышать. Смотрю вокруг. Надо же, оказывается, листья уже все пожелтели. А там – красный клён. Красиво…
– Мама, а Маша за эти две недели сама научилась садиться, – говорит Дуня. – И ползать у неё нормально получается.
Я и не заметила… Машуньке через неделю год, которого я так ждала. А я «не здесь».
Зеркало… Кто это? Неужели эта старуха – это я?
Наша дверь открылась…
Пункция и биопсия узла в норме. Костный мозг тоже. Анализы более-менее. Ожидание каждого результата – десять лет жизни. Что это было, ни мы, ни врачи так и не поняли. Нам ещё предстоит все контролировать, но по крайней мере он дома и чувствует себя почти здоровым.
Что помогло? Чудо-антибиотик? Святитель Спиридон? Матронушка? Господь? Молитва? То, что один наш священник ездил в больницу причащать мужа? Или потому что другой батюшка, у которого дочь в это время была в реанимации, матушка с ней, на нем куча детей, а он звонит мне и говорит: «Едем к Вадиму служить молебен!» И покупает кучу вкусностей. Ему сейчас вообще не до нас, самому нужна помощь, но он С НАМИ. И хочется поклониться ему в ноги.
Я не знаю, что помогло. Наверное, все вместе. Но вчера нас выписали.
Не мужа, а именно НАС!
Знаете, наверное, только сейчас, когда через две недели нашей семье исполнится пятнадцать лет, я поняла, что такое «да будут двое в плоть едину».
Это когда ссоришься, дуришь, психуешь, обижаешься и обижаешь, порой хочешь прибить эту свою «зловредную» половину, уходишь «в ночь», возвращаешься, но когда происходит такое – тебя как будто рвут на две части. Без наркоза. По живому. Просто отрывают кусок. Ещё немного, и оторвут. И тогда не станет и тебя. Потому что вы – одно. Все, что с ним – это и со мной тоже. Без него меня нет. Без него вообще ничего нет!
Ты хватаешься за эту половину руками, зубами, мыслями, молитвой, тянешь к себе и пытаешься приставить обратно, прибить, пришить, приклеить. И умоляешь Господа: «Только не забирай!!! Какие обои! Какие ссоры! Милый, хороший, только живи!!!» И кусаешь подушку ночами от боли и страха. И все готова отдать! И все простить.
А что прощать? Прощать-то и нечего. Все же было прекрасно! Вспоминается только хорошее. Наша встреча. Тот первый маленький букетик. «Ты выйдешь за меня замуж?». Рождение детей. Наши любимые места. Рука в руке. Глаза его голубые. Борода эта колючая. Мечты о внуках. А плохое? Разве оно было?
Вся его жизнь, каждый поступок, каждый вздох – для меня, для детей. И клянёшь себя за то, что была всем недовольна, не долюбила, не сказала, что самый лучший. Что закрывалась тогда за ним дверь, а ты молчала.
Никогда! Никогда так не делайте! Ведь дверь может и не открыться обратно. Успейте сказать: «Люблю!» пока ещё не поздно. Это может все изменить. Это свернёт горы! Словом можно убить и словом можно сотворить чудо.
Ссоры, споры, дыры – все это ерунда. Все это можно исправить. Вообще ВСЕ на свете можно исправить. Нельзя исправить только смерть…
Все это время я вспоминала бабушку Марфу. Мы познакомились с ней в нашей деревне. Она рассказала мне о муже Кольке, с которым когда-то очень давно поссорилась и не обняла, когда он уходил на работу. И в тот день Николай погиб. Много лет прошло, десятилетий. Но до сих пор не может простить себе старая Марфа, что не поцеловала тогда, не остановила… И закрылась навсегда ее дверь.
Вспоминала Ирку. «Ну и проваливай!» – крикнула она жениху Егору в пылу ссоры. Ночью, пьяного, его сбила машина. И Иркина дверь тоже навсегда закрылась. Она сошла с ума и сгинула куда-то. Проклинала себя, что не прижала к себе тогда любимого, оттолкнула. Кто-то говорит – повесилась. Кто-то – скололась…. Не знаю
Как же страшно все это…
Мы сидим на кухне. Муж пьёт чай. Не отходят от него счастливые девчонки: «Папочка вернулся». Обезумевший от восторга кот носится по стенам и потолку. Мы вместе!
С улыбкой вспоминаем, какая «чУдная» компания подобралась у них в терапевтической палате, куда его в итоге перевели. Тяжелый Вадим, с непонятным диагнозом. Тихий и интеллигентный любитель спиртного с циррозом печени. Благообразный смиренный батюшка. Ветхозаветный дед с глубокой деменцией, сутками, не умолкая, говорящий нараспев стихами, призывающий женщин и ночами требующий отвести его в библиотеку. А ещё 71-летний военный лётчик, который четырнадцать лет неотступно, не болея ни дня, ухаживал за лежачей женой. А когда она умерла, он приехал к дочери и у него оторвался тромб в аорте, с чем он и попал в больницу. И здесь, в этой палате, после реанимации, несмотря на строжайший постельный режим, начал присматривать за слабоумным дедушкой.
Я сижу, смотрю на мужа, на детей, на рехнувшегося кота и думаю о том, как хрупка наша жизнь. Сегодня ты счастлив, а завтра – бездна.
Пытаюсь запомнить эти моменты. Когда открылась дверь. Когда забилось сердце и смогла вдохнуть. Когда увидела клён, солнце и небо. И поняла, что опять живу.
То смеюсь, то плачу. Ещё болит «шрам» в том месте, где от меня «отрывали» мою половину. Но уже «заживает». Теперь все будет по-другому. Я же обещала!…
Елена Кучеренко, 2018
